Альгис МИКУЛЬСКИС ©
ПЕЙЗАНЕ ЧЕРНОЗЕМЬЯ
Утро едва-едва проклюнулось, робко заявив о себе крохотной капелькой росы на стебле подсолнуха, а Анатолий Васильевич был уже на ногах. Зябко поеживаясь, шел он по главной деревенской улице. Спали еще звонкие ведра в колодцах, спали, вцарапавшись ногами в насесты, куры... Да что там! Даже Солнце - и то еще дремало, где-то за дальним лесом досматривало последний сон.
"Ишь ты! - с гордостью подумалось вдруг Анатолию Васильевичу, - А ведь, почитай, уж тридцать шесть годков, как просыпаюсь я первым в деревне. А то! Должность!.. Чать не счетовод какой, не тракторист похмельный... Пастух! Древнейшая, стало быть, профессия!"
С этой мыслью из памяти неожиданно выплыла мраморная громада античной статуи.
"Здравствуй, здравствуй, Давидушка! Доброго утречка, коллега мой ненаглядный!" - привычно ласково прошептал Анатолий Васильевич и, оглядев по-хозяйски красавца-гиганта, кряжисто зашагал дальше. Предутреннюю тишину разорвали звонкие щелчки кнута...
Деревенские бабы, квелые со сна, зевая, выгоняли коровенок в стадо и долго стояли в воротах, глядя вслед удаляющейся статной фигуре пастуха, а он, чувствуя эти взгляды, блаженно щурил васильковые глаза. Предвкушал... У какой-то из этих баб будет он сегодня столоваться? Кто-то подарит его скупою крестьянской лаской?
Бедовые глаза были у Васильича. Ухватистые. Не раз и не два голубыми бесстыдными сполохами заставляли они быстрее биться сердечки молодых хозяек. Жар по телесам их разливали, сладкой судорогой сводили колени. А и маятно-же делалось в такие минуты заветным бабьим местечка! Мокро да тревожно... Короткими летними ночами метались бабы по необъятным крестьянским постелям в тщетной надежде хоть что-то расшевелить в мужьях. Но чего можно было добиться от этих мужиков - вусмерть усталых, пропахших потом и солярой у своих комбайнов да тракторов?.. Торопливой, полуминутной пародии на близость, кончающейся неизбывным среднерусским храпом? Пары бессвязных матюков, обращённых почему-то к бригадиру? Не этого хотелось женщинам. Не этого
...- А ну не отставай, анахорет эдакий! - Анатолий Васильевич весело прикрикнул на подпаска Шурика, - Вон, Касатка Нюшкина поотстала! Недосуг нам из графика выпадать...
Шурик - юркий пацан с покрытыми цыпками руками - радостно поскакал за отбившейся пятнистой Касаткой, гордый своей маленькой, но важной работой.
"Без меня никак, - мальчишка хворостиной вытянул корову вдоль спины, - без меня Васильичу амба. А мне без него".
Прав был Шурка. Друг без друга они не могли. Сто сорок восемь дворов насчитывала центральная усадьба колхоза и в каждом - по корове, а то и по две. Это не считая колхозного стада в полторы сотни голов. И всех надо успеть на выпас до света отогнать - к той минуте, когда роса в полную силу вступит. С этой росы да с клевера местного усадьба на весь район удоями гремела. Председателя даже в область вызывали, грамотой награждать...
Рабочее время у пастухов было расписано едва ли не по секундам. Выведя стадо на луг, перво-наперво проследил Анатолий Васильевич, чтобы каждой корове свой участочек с клевером достался. Затем быков в сторону отвёл, дабы не озоровали до срока. И лишь потом, после всех хитроумных пастушьих дел наступило его, Васильича, личное время. Дороже всех денег ценил он эти часы...
Прилёгши под деревом, старик закурил длинную коричневую сигарету и негромко позвал Шурку:
- Эй, пострел! Беги-кось ко мне! Аркадию устроим!
Перемазанный тёмным соком, Шурик выкатился из куста дикой ежевики:
- Какую такую Аркадию, дядь Толь? - спрашивает, а по лицу видать, что и сам всё знает. Уж больно глазёнки радостно блестят.
- Сейчас покажу какую! Сымай-ко порты! Будем, я - вроде как фавн, а ты - вроде пастушка! Хе-хе! Аллегория-с!..
- Хорошо, дядь Толь. Только уговор - ты не сразу жми. А то в прошлый-то раз слишком уж больно было.
- Ла-адно! Не серчай на старика. Сегодня поаккуратней буду...
Шурик торопливо скинул застиранные штаны, повернулся к Анатолию Васильевичу тощим задом, к востоку - тёмному ещё - передом и чуть наклонился вперед...
Мозолистые, но такие нежные руки пастуха легонько прикоснулись к розоватой мальчишеской коже, которая тут же покрылась россыпью пупырышков. Шурка вздрогнул и, мелко перекрестясь, шире расставил ноги, чтоб не упасть, а его немолодой партнер не спеша стал расстегивать тугие пуговицы на светло-голубых джинсах. Вскоре на свет появился коричневый предмет, покрытый сетью узловатых варикозных вен. Правой рукой Анатолий Васильевич стал мять свою штуковину, а левую повел, едва прикасаясь, по ложбинке между Шуркиных острых лопаток. Все ниже и ниже... Все ласковей и ласковей... Изуродованный ревматизмом палец с копытно-твердым ногтем ловко проскользнул меж матовых ягодиц подростка и, не задерживаясь, двинулся вперед. Тугое мускулистое колечко на мгновение обхватило его, но, тут же ослабнув, пропустило дальше, в маленький теплый мирок прямой кишки...
- Не больно? - чуть слышно прошептал Васильич. - Ты скажи, ежели чего...
- Не-е! Не больно, дядь Толь... Не бо-о-ольно... - Шурка завертел задом, словно навинчиваясь на палец, - Давай уже, если готов. Не могу более ждать.
Однако Анатолий Васильевич медлил. Покряхтывая, он отвалился от тела друга и смущённо пробормотал:
- Чего-то это... Устал, видать, ночью-то... Возраст, понимашь... Кликни, что ль, телка Зорькиного...
Не одевая штанов, Шурик метнулся к пасущемуся невдалеке стаду - словно белое раздвоенное Солнышко покатилось по траве...
"Вона как", - Анатолий Васильевич прислонился спиной к дереву, закурил и надолго задумался...
Сигарета догорела до фильтра и улетела в сторону, рассыпавшись салютом искр.
Шурик возвращался, гоня перед собой рыжего телёнка с огромными печальными глазами.
- Во! Привёл, дядь Толь! Ты что ль как в тот раз хочешь? А я тоже, можно?..
- Давай, Санечка, давай, - старик подошёл к скотинке и спустил джинсы до колен. Телок коротко мыкнул и вопросительно посмотрел на пастуха...
Седой курчавый пах вплотную придвинулся к грустной морде.
Почуяв знакомый запах, коровий отпрыск вздохнул и начал остервенело сосать стариковское приспособление, в глубине души удивляясь тому, что на свете существует и такое вот вымя - волосатое и с одним невкусным соском. Анатолий Васильевич прикрыл глаза...
Между тем Шурик, зайдя телку в арьергард, отвёл в сторону испачканный душистым навозом хвост и ритмично задвигался вперёд-назад, хлопая ладонями по рыжим бокам:
- Открой глаза, дядь Толь! Я хочу, чтоб ты смотрел на меня! Смотри! Смотри!! Смотри!!!
...Сашу колотил озноб. Впившись взглядом в синие глаза Васильича, представил он, что нет между ними никакой говядины и что это не телячье, вялое от многочисленных пользований, лоно обжимает его, Сашкино, естество, но сам Любимый изучает беззубыми дёснами, как там у Шурки чего...
И Анатолий Васильевич почувствовал, как дрогнул его посох, физически ощутил всю бездну крови, Кастальским родником хлынувшую в кавернозные тела его подсознания. Сделав шаг назад, старик ознакомился с результатами опыта и остался доволен - штуковина его, увеличившись до размеров кукурузного початка, подрагивала, прямая и твёрдая, как кнутовище. Розоватые предутренние облака чётко отражались в глянцевитой кожице головки, гляделись в неё, словно прихорашиваясь в ожидании скорого рассвета.
Шурик пинком отогнал телка в сторону и задом подошёл к пастуху...
Всё вокруг замерло в ожидании таинства. Даже коровы перестали хрустеть травой и повернули умные головы в сторону влюблённых.
Анатолий Васильевич поднёс лиловый от напряжения кончик своего инструмента к трепещущему отверстию и слегка нажал...
Что-то мешало...
- Ты чего, Санёк?
- Не знаю, дядь Толь. Будто свело внутри...
- Не волнуйся. Напрягись, как по-большому идёшь...
Шурик напрягся...
...И словно бомба взорвалась в нём, когда он почуял в себе эту жаркую, влажную, дивно томящую гордость друга. Громко вскрикнув, мальчонка быстро-быстро задвигал тазом, и одна только мысль осталась в мозгу: "Глыбже!.."
Не устояв на ногах, повалились они в духмяное разнотравье и приняли их травы. Скрыли зелёным пологом от нескромных коровьих взглядов. И не было на Земле ложа мягче...
Шурка бился в конвульсиях, тонкими пальцами врываясь в жирный чернозём, извивался всем своим худеньким тельцем и громко причитал, а Анатолий Васильевич, потный, как добрый работяга-конь, творил сладостный труд. Мерно вздымались мышцы на покатых плечах, руки жадно и суетно метались по мальчишескому телу, губы осыпали поцелуями спину подростка - родинку под левой лопаткой, острые бугорки позвонков, коротко стриженый родной затылок...
- Погоди, милок! Давай вот эдак попробуем, - Васильич сполз с Шуркиной спины и лёг рядом, раскинув руки по траве, - Садись на меня верхом, как Гомер на Пегаса...
Шурик со стоном угнездился было на пастухе, но, вдруг, словно о чём-то вспомнив, соскочил и побежал к своей котомочке...
Вернувшись и пряча руки за спиной, несмело произнёс:
- Дядь Толь... Я тут это... У сеструхи притырил... Может, одену? Будем, как эти... Сенсуалисты!!! - из-за спины показалась рука с титанических размеров лифчиком. Одна бретелька была, видимо, оторвана когда-то и потом вновь наскоро пришита чёрной ниткой, - А? Дядь Толь?..
Кустистые брови старика сдвинулись к переносице:
- Сенсуалисты, говоришь? А вот я тебе дам сенсуалистов!!! Сначала, понимашь, сенсуалисты, потом - педерасты, а там, глядишь, и до мужеложства докатимся! До педофилии! До копрофагии!!!!! Не допущу! Я тебя как парня люблю и баста! И баста!!! Понял? Выброси страмоту подальше! Хотя, нет... Мне отдай. Сам выброшу. Потом... А ну, садись, как Гомер на Пегаса и поехали. Всё!
Размазывая слёзы по щекам, Шурка снова сел на Васильича и, быстро успокоившись, наклонился вперёд. Впился жадными губами ... Быстрый язычок просочился за частокол дёсен и принялся егозить в разные стороны...
Поцелуй длился, казалось им, вечность. Анатолий Васильевич оплёл ручищами узкие бёдра мальчика и медленно, короткими движениями, то настойчиво, то робко стал притягивать их к серебристому мыску волос внизу живота. И оттуда, навстречу мраморным этим бёдрам, потянулась ответная реакция пастуха...
И две плоти, наконец, стали одной!..
И снова мир закачался в устремлённых друг к другу глазах!..
"Прям, как у Бродского, - на миг придя в сознание, подумал Васильич, - Мы здесь женаты, венчаны, мы те двуспинные чудовища и дети - лишь оправданье нашей наготе..."
...Шурка, мячиком подскакивая на пастухе, то кричал, то закусывал губы так, что тоненькая кровянистая дорожка пробегала по незнающему бритвы подбородку. Клочья меха с пастуховой груди летели в стороны, выдираемые бледными пальцами мальчугана...
Вдруг Саша напрягся и замер, а затем, мелко-мелко вздрагивая, с животным стоном повалился на Васильича. Сумбур образов в вихрастой голове обрёл чёткие очертания: утреннее небо вспыхнуло огнями, засвистали диковинные птицы в яблоневых садах, и спустился с облака старик, чертами лица - точь-в-точь дядя Толя. Посмотрел на Шурку васильковыми глазами и, широко распахнув перед ним полы голубого, какого-то очень-очень домашнего, халата, ласково произнёс:
- Айда, Сашок, в рай!..
И Шурка шагнул за порог.
И Анатолий Васильевич шагнул следом. Тело его выгнулось тугим скифским луком, и блистающая стрела сорвалась с тетивы. Рыча, облапил он любимого и долго-долго трясся, истекая живицей, точно раненая ель!..
И в этот момент ударило Солнце!!!
Выкатилось из-за леса сияющим глазом!
Затопило собою и луг, и коров, и Шурку с Васильичем!
Протянув руки-лучи, приняло влюблённых в радостные ладони и понесло качать в потоках рванувшегося к небу тумана...
Поплыла далеко внизу умытая росою чистая Земля. Поплыли озера и леса. Поплыли дома с живущими в них красивыми, добрыми и трудолюбивыми людьми.
Не спеша обогнала друзей Международная Космическая Станция "Альфа", и космонавты махали им руками, солидарно и понимающе улыбаясь в иллюминаторы.
А Анатолий Васильевич и Шурик, крепко обнявшись, просто молча летели, пили друг друга взахлеб и думали об одном: "Вот это, бля, пароксизм!"
Они знали, что завтра будет новое утро.
Они знали, что утро это опять подарит их друг другу и снова будут лететь они двумя светло-синими райскими птицами.
Купаясь в солнечном свете.
Ловя блаженными губами жемчужные солоноватые капли - капли метеоритных дождей, залетевших из созвездия Близнецов.
Они знали - этот волшебный мир только для них.
Они были счастливы...